Константин Михайлов

Петровка, 5 – таков был адрес замечательного дворянского особняка , в чьей истории причудливым образом перемешались трагическое и смешное. На месте его почти полвека был пустырь со сквером, а в 1990-е годы здесь построили очередной бутик. Но в истории Москвы дом по праву остался.

НЕОЖИДАННАЯ ЧИСТОТА ЛИНИЙ
Архитектура здания, построенного в 1776 году, сразу выдавала руку большого мастера. И.Э.Грабарь был уверен, что проектировал этот дом В.И.Баженов. «Это типичный угловой особняк, — писал Грабарь в 1951 году, — проектированный бесспорно Баженовым, хотя и осуществленный не им лично… Внешняя архитектура дома вполне отвечала нашему представлению о духе позднего баженовского творчества, и только обтесанные при неудачном ремонте приставные колонны да их переделанные капители придавали зданию налет обывательщины».

К высокой полуротонде, украшавшей угол Петровки с Кузнецким мостом, примыкали два симметричных трехэтажных флигеля. В 1792 году к дому пристроили длинный двухэтажный корпус по Петровке. И с точки зрения архитектуры, и с точки зрения градостроительства дом был безупречным образцом зрелого русского классицизма. Он доминировал на маленькой площади, образовавшейся на перекрестке улиц.
Художественный путеводитель по Москве 1917 года отмечал, что центральная часть особняка «поражает неожиданной чистотой линий и выдержанностью некоторых деталей».

План здания был симметричен относительно угловой диагональной оси и гармонично сочетал разнообразные по форме помещения – круглые, прямоугольные, овальные. В одном из последних, со стороны двора, помещалась лестница, соединявшая этажи. Для И.Грабаря планировочная композиция дома являлась дополнительным доказательством авторства Баженова: «Достаточно взглянуть на его план, чтобы в этом не оставалось сомнения. К довершению всего в эллиптической лестничной клетке, выходившей на двор, стоял чисто баженовский палатный столб во все три пролета. Правда, здесь он играл роль опоры для лестницы».

Композиция с купольной ротондой на угловой части здания стала фирменным знаком московского классицизма последней трети XVIII века, да и зодчие последующих десятилетий часто к ней обращались. Весьма близок к особняку на Петровке был барский дом в Шаболове, исчезнувшей ныне подмосковной усадьбе, память о которой осталась только в названии улицы за Калужской заставой. Как считают современные исследователи, композиция и стилистика здания Московских сберегательных касс, построенного дальше по Петровке, на углу Рахмановского переулка в 1902-1907 гг., также восходит к баженовскому прототипу. Ему же наследует и доходный дом 1910-11 гг. в Ермолаевском переулке, 13.

КОРОЛЕВА ГОЛКОНДЫ
Строился дом для сибирского генерал-губернатора И.В.Якоби, который отдал его в приданое своей дочери Анне, вышедшей замуж за гвардии капитана А.Н.Анненкова. С 1803 года Анна Ивановна Анненкова владела домом единолично. Московский адресный справочник 1818 года – «Алфавитные списки всех частей столичного города Москвы домам и землям…» фиксирует «в 1 квартале, на Петровской большой улице» под нумером 74 дом «Анненковой Анны Ивановны Статской Советницы». В «Старой Москве» В.Никольского (1924) мы читаем: «Старуха была баснословно богата, и в Москве ее звали «королевой Голконды»».

Из мемуаров одной француженки известны нам подробности жизни, быта и нравов дома на Петровке. Позволим себе длинную выдержку. «Старуха была окружена приживалками и жила невозможной жизнью. Позднее, когда она меня потребовала к себе, я была поражена всем, что увидала. Мне, как иностранке, казалось, что я попала в сказочный мир. Дом был громадный, в нем жило до 150 человек, составлявших свиту Анны Ивановны. Парадных комнат было без конца, но Анна Ивановна никогда почти не выходила из своих апартаментов. Более всего поражала комната, где она спала. Она никогда не ложилась в постель и не употребляла ни постельного белья, ни одеяла. Она не выносила никакого движения около себя, не терпела шума, поэтому все лакеи ходили в чулках и башмаках, и никто не смел говорить громко в ее присутствии. Без доклада к ней никто никогда не входил. Чтобы принять кого-нибудь, соблюдалось двадцать тысяч церемоний, и нередко желавшие видеть ее ожидали ее приема или выхода по целым часам.

В официантской сидело постоянно 12 официантов. На кухне было 14 поваров, и огонь никогда не переводился, потому что Анне Ивановне иногда приходила фантазия спросить что-нибудь закусить не в назначенный час, и это случалось всего чаще ночью, так как для сна у нее, так же как и для обедов и завтраков, не было назначенных часов. Все делалось по капризу, по первому требованию Анны Ивановны. Комната, где она постоянно находилась, была вся обита малиновым штофом. Посредине было сделано возвышение, на котором стояла кушетка под балдахином; от кушетки полукругом с каждой стороны стояло по 6 ваз из великолепного белого мрамора самой тонкой работы, и в них горели лампы. Эффект, производимый всей этой обстановкой, был чрезвычайный. В этой комнате Анна Ивановна совершала свой туалет, также необыкновенным способом. Перед нею стояло 6 девушек, кроме той, которая ее причесывала. На всех 6 девушках были надеты разные принадлежности туалета Анны Ивановны, она ничего не надевала без того, чтобы не было согрето предварительно животной теплотой. Для этого выбирались все красивые девушки от 16 до 20 лет, после 20 лет их назначали на другие должности. Даже место в карете, перед тем как ей выехать, согревалось тем же способом, и для этого в доме содержалась очень толстая немка, которая за полчаса до выезда садилась в карете на то место, которое потом должна была занять Анна Ивановна. Пока она выезжала, немка нагревала место в креслах, в которых Анна Ивановна всегда сидела…

Я уже сказала, что Анна Ивановна никогда не ложилась в постель, она спала на кушетке, на которую расстилалось что-нибудь меховое, и покрывалась она каким-нибудь салопом или турецкою шалью. На ночь она не только не раздевалась, но совершала даже другой туалет, не менее парадный, как дневной, и с такими же церемониями. Надевался обыкновенно белый пеньюар, вышитый или с кружевами на шелковом цветном чехле, потом пышный чепчик с бантами, затем шелковые чулки, непременно телесного цвета, и белые башмаки, по тогдашней моде, с лентами, которые завязывались, а бантики тщательно расправлялись, как будто бы она ехала на какой-нибудь бал. В таком пышном туалете она прилегала на кушетку и никогда не оставалась одна. При ней было до 40 избранных девушек и женщин разного возраста, которые поочередно должны были находиться в ее комнате. На ночь в комнату Анны Ивановны вносились диваны, на которых и помещались дежурные. Они должны были сидеть всю ночь и непременно говорить вполголоса. Под их говор и шепот дремала причудница, а если только они умолкали, она тотчас же просыпалась.

Стол ее был не менее прихотлив, как все остальное, и накрывался каждый день на 40 приборов. Сама она обедала за особенным столом, к которому приглашались только избранные, а зачастую даже в своей комнате, куда вносился уже накрытый стол на 4 прибора, так как она требовала около себя положительной тишины и спокойствия. Она не хотела знать никакой заботы, никакого горя, и когда ее второй сын, Григорий, был убит на дуэли, то ей решились сказать об этом только год спустя.

Ее многочисленными имениями управлял Чернобой, из ее же крепостных, наживший себе несколько домов в Москве, а всем хозяйством заправляла дальняя родственница Мария Тихоновна Перская. Все доходы с имений привозились и сдавались Марии Тихоновне, в комнате которой стоял комод, куда ссыпались деньги по ящикам, по качеству монеты, и, наверное, Мария Тихоновна сама не знала хорошенько, сколько ссыпалось в комод и сколько из него расходовалось. Беспорядок и воровство в доме были так велики, что под конец жизни Анны Ивановны все серебро, которого было немало, было заложено. Оно выкупалось из ломбарда, когда давался какой-нибудь обед, и на другой день снова закладывалось…

Но когда я попала в 1826 году в дом старухи Анны Ивановны Анненковой, то у нее всего было так много, что комнаты, где хранились эти богатства, были похожи на магазин. Одних платьев счетом было до 5 тысяч. Для них велась особенная книга, с приложением образчиков, по которым Анна Ивановна назначала, какое платье желала надеть. Два сундука были наполнены самыми редкими кружевами ценностью в 100 тысяч рублей.

Целая комната была занята разными дорогими мехами, привезенными, как говорили, из Сибири. Анна Ивановна страшно любила наряжаться, забирала очень много по магазинам, особенно в английском, который был тогда в моде, и где она пользовалась безграничным кредитом, так как магазину было известно, что в Лондонском банке находится громадный капитал, на который она имела право. Когда ей нравились какие-нибудь материи, то покупала целыми кусками, чтобы у других не было подобных.

Когда я ее узнала, она была окружена ореолом величия, к ней ездила вся Москва и, между прочим, бывал часто митрополит московский Филарет… Эта бездушная женщина была неимоверно строга с своим сыном, и он являлся к ней не иначе, как затянутый в мундир, и постигшее его несчастье нисколько не расшевелило ее».

ЗВЕЗДА ПЛЕНИТЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ
И в этом доме, среди компаньонок и безгласных горничных, вырос мальчик, сын гвардейского капитана и полуанекдотической барыни – декабрист, поручик Кавалергардского полка Иван Анненков. Трагическая и возвышенная история любви Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль известна всем зрителям фильма «Звезда пленительного счастья», а также всем читавшим роман Александра Дюма «Записки учителя фехтования».

Героиня поехала за героем в Сибирь, он венчался с нею в кандалах. Полина Гебль (конечно же, это ее мемуары мы читали чуть выше), рано осиротевшая дочь наполеоновского офицера, приехала в Россию в 1823 году, заключив контракт с торговым домом Дюманси , активно развивавшим тогда свой московский бизнес.
«Какая-то невидимая сила влекла меня в эту неизвестную в то время для меня страну. Все устраивалось как-то неожиданно, как будто помимо моей воли», — вспоминала Полина на закате жизни. И всю жизнь помнила странное предчувствие, посетившее ее еще во Франции: «Я сидела в кругу своих подруг, те шутили и выбирали себе женихов, спрашивая друг друга, кто за кого хотел бы выйти. Я была между ними всех моложе, но дошла очередь и до меня, тогда я отвечала, что ни за кого не пойду, кроме русского. Все очень удивились моему ответу, много смеялись надо мной и заметили, что у меня странная претензия, и где же взять мне русского? Я, конечно, говорила это тогда не подумавши, но странно, как иногда предчувствуешь свою судьбу».

Итак, Полина служила (и познакомилась с Анненковым) по соседству с его домом, на Кузнецком мосту, где была старшей приказчицей в магазине Дюманси. Собственно говоря, в модный магазин, конечно, любила заглядывать сама Анна Ивановна, а почтительный сын решил однажды ее сопроводить…

«В 1825 году, за шесть месяцев до происшествий 14 декабря, я познакомилась с Иваном Александровичем Анненковым. Он начал неотступно за мною ухаживать, предлагая жениться на мне. Оба мы были молоды, он был чрезвычайно красив собою, необыкновенно симпатичен, умен и пользовался большим успехом в обществе. Совершенно понятно, что я не могла не увлечься им», — вспоминала Полина.

Предоставим слово историку Михаилу Семевскому: «То был красавец в полном смысле этого слова не только в физическом отношении, но и достойнейший в нравственном и умственном отношении представитель блестящего общества гвардейских офицеров 1820-х годов. Отлично образованный, спокойного, благородного характера, со всеми приемами рыцаря-джентльмена, Иван Александрович очаровал молодую, бойкую, умную и красивую француженку, та страстно в него влюбилась и, в свою очередь, крепкими узами глубокой страсти привязала к себе Ивана Александровича».

Дальнейшее известно – неудача декабрьского восстания, следствие, суд, Сибирь. Полина Гебль в 1827 году отправилась в Читу за своею судьбой. Ее напутствовал сам митрополит Московский Филарет. Только после ареста сына статская советница Анна Анненкова, не одобрявшая, конечно же, мезальянс , пригласила к себе в дом любимую женщину сына и со слезами обняла ее. На проводах Полины в доме на Петровке «к Анне Ивановне собралось множество народу, все старались рассеять и развлечь ее. Нелегко мне было оставить ребенка . Бедная девочка моя как будто предчувствовала, что я покидаю ее: когда я стала с нею прощаться, она обвила меня ручонками и так вцепилась, что насилу могли оттащить, но везти ее с собою было немыслимо. Потом я встала на колени перед Анной Ивановной и просила благословить меня и сына ее, но она объявила, что эта сцена ее слишком расстраивает» …

Мария Волконская, оказавшаяся в Сибири по тем же причинам, что и Полина Гебль, не могла не вспомнить ее в своих «Записках»: «Это была молодая француженка, красивая, лет 30; она кипела жизнью и весельем и умела удивительно выискивать смешные стороны в других». Полине, вероятно, добиться разрешения отправиться в Сибирь было сложнее иных: в отличие от них, она не была еще венчанной женою Анненкова. Однако же хлопоты в Петербурге принесли успех; помогал соотечественнице вхожий во многие столичные дома Огюстен Гризье, популярный учитель фехтования (у него, в частности, брали уроки Пушкин и Иван Анненков).

Вернувшись на родину, Гризье издал мемуары, попавшиеся на глаза Александру Дюма. Роман Дюма «Записки учителя фехтования» был, разумеется, запрещен в России, отчего превосходно расходился в рукописном самиздате: пишут, что его читала подпольным образом сама императрица.

В апреле 1828 года Полина Гебль обвенчалась – по высочайшему разрешению – с Иваном Анненковым в Чите, поселилась рядом с острогом и, по отзыву Марии Волконской, «осталась преданной женой и нежной матерью; она работала с утра до вечера, сохраняя при этом изящество в одежде и свой обычный говор».

Впоследствии Анненковы жили на поселении в Иркутской и Тобольской губерниях, затем в Нижнем Новгороде. В этом городе в 1857 году со своими героями повстречался Александр Дюма, путешествовавший по России: Полина, вспоминал он, носила на руке браслет с железным кольцом из цепей, которыми некогда был скован ее муж.

КУЛЬТУРНАЯ ЛЕТОПИСЬ
Полина Гебль-Анненкова, рожденная в 1800 году в замке Шампиньи в Лотарингии, близ Нанси, умерла в 1876 году. В России ее давно уж звали Прасковьей Егоровной. Муж пережил ее на год. Вернуться в дом на Петровке им было не суждено.

«Королева Голконды» Анна Анненкова, умерла в 1842 году в бедности, в одиночестве, разоренная вороватыми приказчиками, так что даже хоронить ее пришлось за чужой счет. Еще в 1837 году Анненкова продала дом коммерсантам Михалковым, которым, как пишет историк С.Романюк, он принадлежал до революции. Дом стал при новых хозяевах «доходным», т.е. частично сдавался внаем.

Запечатлен дом Анненковых и на страницах культурной летописи Москвы. В начале XIX века здесь устраивали концерты. На первом этаже дома с 1820-х годов размещались библиотека и популярный книжный магазин К.Урбена, где, в частности, покупал книги А.С.Пушкин; этот магазин специализировался на торговле иностранными книгами. В 1830-1840-х годах дом занимали ресторан и гостиница француза Транкля Яра (это тот самый, знаменитый «Яр» пушкинских времен, до того располагавшийся выше по Кузнецкому Мосту). Рекламируя свой ресторан в московских газетах, Яр сообщал, что у него имеются отличные трюфеля, а также «самые лучшие устерсы по 60 рублей за сотню, анчоусы, паше-фроа и разных сортов пирожные». Позднее в доме находилась гостиница «Франция» , в ней нередко останавливались в 1850-1870-е годы Н.А. Некрасов и И.С. Тургенев, а в 1867-м — М.Е. Салтыков-Щедрин.

В 1900-х годах москвичи спешили в этот дом на сеансы кинотеатра «Мефистофель»; в первом этаже полуротонды находилось кафе-кондитерская «Трамбле». Кафе француза Коде-Октавия Трамбле в доме Анненковых было весьма популярно среди московского светского бомонда. Оно явно копировало модные парижские и венские кафе эпохи модерна: сюда ходили не поесть, а выпить чашечку кофе или горячего шоколада с изысканным десертом (весьма почитались здешние фруктовые мармелады), почитать газеты, поговорить с друзьями, поглазеть в витрины на спешащих по Кузнецкому мосту барышень. У Трамбле часто сиживал, правда, в одиночестве, за чашкой кофе предприниматель Николай Тарасов, создатель легендарного артистического кабаре «Летучая мышь» и «генеральный спонсор» Художественного театра.

Кафе прибегало в предреволюционные годы к оригинальным по тогдашним меркам способам привлечь внимание посетителей. Известный русский предприниматель Н.А. Варенцов рассказывает в своих мемуарах забавный эпизод: его знакомый Алексей фон Бремзен, чиновник Экспедиции государственных бумаг, будучи в Москве, «зашел в кафе Трамбле, находящееся на Кузнецком мосту, и, к его удивлению, увидал на столике, покрытом толстой стеклянной доской, лежавшие в разбросанном виде отлично исполненные кредитные билеты разных ценностей. Он уверял, что они исполнены художественно и даже опытный человек мог бы не разобрать их фальшь. Он заявил немедленно полиции о запрещении таких кредиток где бы то ни было и заявил в сыскное отделение, чтобы ему было доставлено, кто художник этих рекламных кредиток, со строгой слежкой за ним и всеми, кто у него бывает». Нелегка была доля «креативного класса»…

Были в доме и фотоателье Н.И.Свищева-Паоло (автор серии снимков знаменитых писателей) и М.С.Наппельбаума (и он снимал Ахматову, Блока, Есенина, Шаляпина, а однажды был удостоен чести сделать фотопортрет Ленина), а также популярный филателистический магазин. Внешний вид особняка в начале ХХ столетия благодаря расцвету рекламы и коммерции был таков, что Анненковы вряд ли узнали бы родное гнездо: нижний этаж был отделан усилиями дизайнеров Трамбле в стиле модерн, фриз у основания купола составляла вывеска фотографа В. Чеховского, над нею красовалась реклама магазина кустарных изделий «Союз», а еще выше, в довершение картины, располагались бежавшие по кругу буквы рекламы кинотеатра «Мефистофель», похожей на миниатюрное колесо обозрения.

После 1917 года кафе Трамбле сменила «Музыкальная табакерка», где собирались почитать свои стихи перед публикой известные и неизвестные поэты. Под куполом ротонды звучали голоса Брюсова, Маяковского, Есенина, Шершеневича, Бурлюка, Вертинского. Мемуаристы вспоминали, что год (1918-й) был голодный, а в доме Анненковых, как при старом режиме, подавали настоящий кофе с сахаром и сдобными булочками.
Захаживали тогда в кафе, как повествует знающий все о древнем и новом московском общепите краевед А. Митрофанов, и вездесущие чекисты, тогда общавшиеся с поэтами открыто, обе стороны еще не чурались совместных попоек. Известен эпизод, когда «легендарный» Яков Блюмкин, хлебнув лишнего в «Табакерке», стал показывать поэтам подписанные ордера на расстрел, рассуждая вслух, кого пора бы уже пустить в расход. Осип Мандельштам не вынес этих откровений, выхватил ордера из рук Блюмкина и порвал. Тогда это сошло поэту с рук – видимо, потому, что вскоре Блюмкин убил германского посла Мирбаха и был арестован.
В предвоенные годы в доме размещались табачный магазин, отделы Центральной театральной кассы Управления театров Всесоюзного комитета по делам искусств.

ДОМ-МИРАЖ
Перед революцией 1917 года дом, по-прежнему принадлежавший Торговому дому Михалковых, едва не стал жертвой тогдашней строительной лихорадки: в погоне за прибылью и квадратными метрами девелоперы (как, собственно, и в наши дни) с легкостью сметали старинные домики, расчищая участки для доходных домов и развлекательных центров. Вот и коммерсант А.В. Михалков в 1913 году задумал поразить Москву и заказал талантливому архитектору Александру Зеленко проект нового здания на углу Петровки и Кузнецкого моста.

Зеленко, чье имя ныне стало одной из легенд русского модерна начала ХХ века, совместно с архитектором И.И. Кондаковым сочинил проект невиданной для Москвы стилистики. Композиция с купольной ротондой, увеличившись в размерах, повторялась, но все фасады здания предполагалось полностью облицевать стеклом; огромные окна должны были свести к минимуму металлические рамы и простенки. «По замыслу авторов, — отмечает историк архитектуры Мария Нащокина, — это должен был быть дом-мираж, гигантский прозрачный ларец с сокровищами. Если представить себе его светящимся в вечернее время электрическими огнями, можно ощутить пафос торжества техники и прогресса, пафос наступления новой реальности, отрешенной от патриархального рукотворного старого мира, свойственный настроениям позднего символизма».

Но грянула мировая война, а затем революция, и торжество пафоса новой реальности задержалось на тридцать лет, правда, в советской версии хрустальный дворец обернулся пустырем.

Дом Анненковой – целый мир истории и архитектуры, несмотря на официальный статус архитектурного памятника, превратился-таки в мираж, был снесен в 1948 году вместе со всем кварталом по Петровке, от Кузнецкого моста до Дмитровского переулка. Предлогом послужило расширение улицы. Памятник старались спасти, в 1946 году Главное управление охраны памятников Комитета по делам архитектуры СССР пыталось оспорить решение Мосгорисполкома о сносе дома Анненковых, это только оттянуло развязку.

В мае 1949 года, выступая на пленуме Научно-методического совета по охране памятников культуры при Президиуме Академии Наук СССР, И.Э. Грабарь не мог обойти молчанием эту грустную историю. Вслушаемся – это весьма характерный документ времени, актуальный, к сожалению и в наши дни:

«Припомним судьбу одного из домов, построенных по проекту архитектора Баженова, судьбу так называемого дома Анненкова на углу Петровки и Кузнецкого переулка . Теперь он снесен. Перед этим шла упорная борьба органов охраны памятников архитектуры за этот дом. Снесли его из-за предложения отдела планировки Моссовета расширить в этом месте проезжую часть Петровки. Дом небольшой. Он мог легко быть передвинут, реставрирован и использован для культурно-просветительских целей.

Но тут у современных строителей, архитекторов возникли всякие проблемы эстетического порядка. Им не захотелось увязывать свои архитектурные замыслы с маленьким замыслом прошлого. Одним словом, им захотелось получить всю строительную площадку целиком. Памятник был им помехой.

В процессе борьбы Комитета по делам архитектуры со своим, ему подчиненным, органом – московским Управлением по делам архитектуры, руководство Комитета по делам архитектуры твердо стояло на позициях научно-принципиальных. Оно настаивало на сохранении произведения Баженова. Даже тогда, когда московское Управление начало без всякого разрешения ломать этот дом, Комитет добился приостановления слома. Но стоило только Управлению поставить предмет своего спора на заседание Исполкома Моссовета, как точка зрения Комитета совершенно изменилась. Председатель Комитета не только не перенес вопрос о судьбе памятников в Совет Министров СССР, но, присутствуя на заседании Исполкома, он не счел нужным защищать принципиальную точку зрения центрального органа по охране памятников архитектуры. Произведение Баженова перестало существовать».

В фондах Музея архитектуры хранится чертеж главного фасада дома, выполненный незадолго до сноса, в 1945-м.

И в «Звезде пленительного счастья» роль дома Анненковых пришлось сыграть московской усадьбе Усачевых – Найденовых на Земляном валу.

* Дом Анненковых был кратко описан в книге автора «Москва, которую мы потеряли» (М., 2010), посвященной утратам культурного наследия столицы в ХХ-ХХI вв. Специально для этой публикации очерк значительно переработан и дополнен.

** Грабарь датировал дом 1798 годом, хотя по архивным данным, он существовал уже в 1793 году. В исторической литературе встречается также датировка 1787 годом.

*** В отечественной краеведческой литературе обычно – Демонси.

**** Ср. отзыв о Полине Гебль другой известной аристократки-мемуаристки старинной Москвы – «бабушки» Е.П.Яньковой: «Кто она была – цветочница ли, торговка ли какая или гувернантка – порядком не знаю, но только не важная птица, впрочем, державшая себя хорошо и честно».

***** Дочь Ивана Анненкова и Полины, родившаяся в 1826 году, до их официального брака.

****** Даже спустя тридцать с лишним лет Полина, диктуя дочери мемуары, с возмущением вспоминала, как в январе 1827 года, несмотря на то, что Иван Анненков находился в крепости и тревоги за судьбу его были безмерны, ее будущая свекровь устроила в своем московском доме костюмированный бал, требовала, чтобы невеста заключенного сына танцевала весь вечер, обижалась, когда та нашла в себе силы только на один тур вальса и т.д.

******* В 1870-е годы она переехала на Тверскую, в дом в современном владении № 3, снесенный в 1960-е годы под строительство гостиницы «Интурист», ныне также снесенной.

******** Западный отрезок Кузнецкого моста, между Петровкой и Большой Дмитровкой, назывался в былые годы Кузнецким переулком.

Кузнецкий мост

История самой древней, да и самой элегантной улицы Москвы берет свое начало в 15 веке. В то время был основан Иваном III Пушечный двор, вокруг которого образовалась Кузнецкая слобода. Поэтому и мост, переброшенный в этом месте через реку Неглинку, получил название Кузнецкий. Сначала был построен деревянный мост, но так как он начал затопляться, то в 1756 году вместо деревянного моста был сооружен белокаменный, трехпролетный, шириной 12 м и длиной 120м Кузнецкий мост по проекту Д.В.Ухтомского. Когда строительство подходило к концу, Ухтомский подумал: « Если построить у моста каменные лавки и отдавать вольным людям в наймы, то со временем оные как себя, так и объявленный Кузнецкий мост окупить и содержать в состоянии».
Его решение было одобрено, и у моста были основаны модные магазины и лавки.
В 1819 году реку Неглинку заключили в трубу, а мост засыпали. Сейчас Кузнецкий мост под землей, и все что от него осталось – это название улицы.
Кузнецкий мост – всегда был святилищем моды. Здесь находились самые дорогие и модные магазины, лучшие рестораны и кафе, здесь всегда собиралась элита московского общества.
Собирались здесь зеваки и чтобы посмотреть на эксперимент, который устроили московские власти: мелких воришек, пойманных на краже, одетых по последней моде, заставляли подметать эту улицу, а толпа сопровождала все это колкими шуточками. Таким образом полицейские наказывали этих людей за нарушение порядка.
Эту улицу всегда любили европейцы, особенно французы как законодатели мод. Именно эта любовь спасла Кузнецкий мост в 1812 году от пожара в Москве: французские солдаты сами тушили огонь, спасали от пламени магазины своих сограждан.
Аристократы продолжали покупать все на Кузнецком мосту. После революции 1917 года практически ничего не изменилась. Кузнецкий мост – опять одна из самых дорогих улиц Москвы. Именно здесь появляется все новое в Москве: первая телефонная станция, первая световая реклама, а в 1924 году первый светофор.
Сегодня эта улица не утратила своего шика, и по сей день любят гулять здесь влюбленные пары, молодежь, да и гостям столицы есть что посмотреть на Кузнецком мосту:
1. Кузнецкий Мост, д.5/5 – Берлинский Дом
2. Кузнецкий Мост, д.9/10 – ресторан «Яр»
3. Кузнецкий Мост, д.12 – Пассаж Павлова
4. Кузнецкий Мост, д.15/8 – Московский международный торговый банк
5. Кузнецкий Мост, д.19 – магазин «Мюр и Мерилиз»
6. Кузнецкий Мост, д.22/24 –комплекс зданий ФСБ РФ

Протяжённость: 0,79 км

Это место принято считать самым романтическим на всем Кузнецком мосту.
Несмотря на то, что в 2002 году здесь было возведёно офисное здание «Берлинский Дом», которое было построено по договоренности Мэра Москвы Ю.М. Лужкова и бургомистра Берлина, это здание входит в список десяти «самых уродливых» зданий 2000-х годов, многие москвичи до сих пор связывают это место с историей любви одной из самых романтических пар Ивана Анненкова и Полины Гебль.
Именно в этом месте находился дом Анненковых, по адресу: Кузнецкий дом 5/5, в 1776 году для генерал-губернатора Сибири И.В. Якоби был построен большой дом с классической полукруглой пристройкой с колоннами, к которой с двух сторон были достроены два трёхэтажных корпуса. По предположениям, архитектором этого дома В.И. Баженов. В 1786 году дом достался в приданое дочери генерал-губернатора Анне Ивановне, вышедшей замуж за отставного капитана А. Н. Анненкова. Ставшая вдовой в 1803 году, А. И. Анненкова владела домом единолично. Детство и юность Ивана Анненкова, единственного сына и наследника огромного состояния, прошло именно здесь.
Модный дом «Дюманси», расположенный рядом, по адресу: Кузнецкий дом 9/10, в котором работала Полина, располагался рядом. Здесь Анна Ивановна Анненкова обожала делать покупки, а единственный сын никогда не отказывался ее сопровождать. Не встретиться со своей возлюбленной он просто не мог. Иван Анненков был хорош собою - высокий, стройный, голубоглазый, к тому же добрый. Полина, француженка по происхождению, сразу обратила на него внимание. Да и Иван Анненков заметил стройную, хорошенькую, благовоспитанную девушку. Они стали встречаться. Иван дважды предлагал Полине тайно заключить брак, но Полина отказывалась, понимая, что его мать, Анна Ивановна Анненкова, будет против неравного брака и своего благословения не даст.
Незадолго до восстания 14 декабря 1825 года Анненков сообщает Полине, что предстоят события, за участие в которых он может быть сослан на каторжные работы, но Полина поклялась ему, что последует всюду за ним. Несмотря на то, что на Сенатской площади И.А. Анненкова не было, он был признан виновным, так как не сообщил властям о готовившемся заговоре, и приговорен к 15 годам каторги. Все это время Полина находилась в Москве, так как была беременна и вскоре должна была родить. После рождения дочери она оставляет ее на попечение матери Ивана, А.И. Анненковой, а сама отправляется в Петербург, чтобы подать прошение на имя Николая I. Её прошение было принято. Император, тронутый её преданностью любимому человеку, разрешил ей ехать в острог и приказал выдать денежное пособие, однако ребенка брать с собой в Сибирь запретил.
Полина описывает первое свидание с И.А. Анненковым на каторге в своих воспоминаниях, говоря о том, что невозможно было описать радость, с которой они бросились друг к другу в объятия.
Полина не смогла стать женой наследника огромного состояния, но была счастлива, став женой ссыльнокаторжного Ивана Анненкова и с гордостью носила имя Прасковья (после венчания Полине дали это имя) Егоровна Анненкова всю жизнь. Наконец-то никаких преград у влюбленных не было. До последних дней своих она ухаживала за Иваном Анненковым, окружила его любовью и заботой, и до самой смерти не снимала с руки браслета, отлитого Николаем Бестужевым из кандалов её мужа.
Ресторан «Яр»
История прославленного ресторана «Яръ» возникла в 1826 году, когда на одной из самых старейших улиц Москвы - Кузнецком мосту, в доме купца Шаванна (№9), открылось заведение, в котором подавали изысканные обеды и ужины.
"...Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И с телятиной холодной
Трюфли Яра вспоминать?..."
А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
Впервые статью о ресторане опубликовали в газете «Московские ведомости», в которой говорилось, что блюда в данном заведении будут подаваться по «весьма умеренным ценам», что не соответствовало действительности. Даже скудный завтрак в данном ресторане обходился в сумму, равную доходу семьи среднего достатка.
Название «Яръ» не имеет ничего общего с родником, оврагом, ресторан был построен благодаря французу Транкилю Ярду, после чего получил в наследство фамилию своего создателя.
Ресторан находился в доходном месте: в этом же здании были расположены лавка придворного парфюмера Л. Бунса, магазин вин и нюхательного табака, книжная лавка с библиотекой И. И. Готье, и это обеспечивало огромный поток посетителей. Также «Яръ» посещали увенчанные славой люди, благодаря чему он считался престижным местом. Обед у Ярда затрагивается в «Былом и думах» А. Герцена, а также упоминается в некоторых моментах в повести Л. Н. Толстого «Юность» и в рассказе И. С. Тургенева «Несчастная». Здесь проводили время важные персоны императорских семей, литературная элита, банкиры, биржевые предприниматели. В ресторане в достаточной мере ощущался «дух времени», баснословное заведение являлось местом, где встречались люди, вершившие историю. Постоянными посетителями «Яра» были общепризнанные классики мировой литературы - А.С. Пушкин, А.П. Чехов, А.И. Куприн, Максим Горький, «царский друг» - Г. Распутин, русский предприниматель и меценат Савва Морозов.
Несмотря на исполинские цены, «Яръ» молниеносно стал законодателем мод в ресторанной нише. Однако старое неприхотливое помещение больше не могло вместить всех желающих, и уже в 1848 году ресторан переезжает.
Сейчас в этом здании находится банк. Здание относится к категории ценных объектов.

Пассаж Павлова

В начале 18 века на месте нынешнего здания под №12 по улице Кузнецкий мост находились владения стольника И.М. Вердеревского. Далее владельцами были многие известные люди, даже граф П.Б.Шереметьев, и лишь в 1870-х годах здание переходит во владение к купцу К.С. Попову, который полностью сносит прежние постройки и возводит новое здание Пассажа по проекту архитектора А.И. Резанова.
Благодаря высоте сооружения это здание доминировало на улице, было видно издалека, поэтому все многочисленные магазины пользовались популярностью. Также квартиры в этом доме сдавались таким известным людям того времени, как: физику А.А. Эйхенвальду, артисту Малого театра М.А. Решимову.
Также в пятиэтажном здании, в одном из самых высоких в Москве того времени, в 1882 году была открыта первая московская телефонная станция. Сначала на работу стали брать только мужчин, но они не справились: очень часто отвлекались и ругались с клиентами. Теперь предложения были только незамужним девушкам, чтобы во время работы они не думали ни о чем постороннем. Требования были следующие: девушка, от 18 до 25 лет, не замужем, рост не менее 165 см. Работа была очень престижной, но и девушки долго не выдерживали такой нагрузки, так как работа на станции требовала постоянной концентрации, из-за ошибки телефонистки, абоненты не соединялись.
Здание Пассажа продолжало жить. Любовь ко всему новому у преемников Попова была в крови, поэтому в 1885 году именно на этом здании появилась первая световая реклама.
В 2005 году пассаж Павлова был снесен и на его месте была возведена его точная копия но построенная по новым технологиям. Сегодня в этом здании находятся государственные учреждения.
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, 15/8 Московский международный торгово-промышленный банк Л.С. Полякова
В 70-х гг. XVIII в здание, находившееся на этом месте, принадлежало купцу Деллавосу.
Но владельцы вечно менялись из года в год, и наконец, оно стало принадлежать И.Г. Фирсанову, а чуть позже его дочери Вере Фирсановой. В середине 1890 – х она продала это имение Полякову, который основал Московский международный торговый Банк.
Вход в здание Банка было с угла Рождественки и улицы Кузнецкий мост. Оно было очень красивым по тем временам зданием. Прототипом этого сооружения в стиле ренессанс стало первое в мире здание, построенное для банковских служащих, здание Святого Духа в Риме. Полуциркулярное окно над входом, башнеобразный выступ, которые создавали иллюзию преувеличенных размеров и делали этот дом более величественным на пересечении двух улиц.
А в 1901 году в здании открылся ресторан, который отличался от всех других ресторанов того времени тем, что в нем не было обычных официантов, а все обслуживание совершалось через специальные аппараты.
Реставрацию данного Банка произвели лишь в 1995 году по проекту архитектора В.А. Боева на средства владельцев «Мосбизнесбанка».

Магазин «Мюр и Мерлиз»
История современного «ЦУМа» взяла свое начало в 19 веке, когда два шотландских предпринимателя Арчибальд Мерилиз м Эндрю Мюр создали в Санкт-Петербурге коммерческую компанию «Мюр и Мерилиз». В 1880-х годах сообщество перебралось в Москву, где арендовало здание бывшего имения князя Гагарина, но в нем лишь продавались дамские шляпы и галантереи, что приносило маленькую прибыль.
Вскоре купеческий дом приобрел здание внушительных размеров для постройки магазина на Театральной площади, на месте, где в наше время расположен нынешний «ЦУМ». Создатели решили возвести здание со значительным и многогранным магазином, по образу схожим с лондонским магазином «Уайтли» или парижским «Бон Марше».
Спустя несколько лет «Мюръ и Мерлизъ» перешел на продажу мелкоштучного товара для личного или домашнего потребления, расширил ассортимент, и благодаря этому стал главным и первым универсальным магазином в нашей стране.
Его успех был явно виден благодаря тому, с какой скоростью открывались новые отделы. Уникальность магазина проявлялась в том, что он бесплатно рассылал свои каталоги по всей стране. А те покупки, стоимость которых превышала сначала 75 рублей, а затем 25 рублей, магазин доставлял в любую точку России, а расходы за доставку вещей в европейскую часть страны принимал на себя, что было очень выгодно покупателям, которые не проживают в столице.
Товары в магазине «Мюръ и Мерлизъ» были превосходного качества, а продавцы образцово услужливы и тактичны. Когда покупатель был не удовлетворен покупкой, ее сиюминутно меняли на новый товар. Для детворы поход в магазин являлся воплощением мечты, ведь здесь их дожидались великолепные и исключительные игрушки.
В феврале 1892 года случился пожар, который повлек за собой обгорание большей части здания. Но пожар быстро ликвидировали, а товары больше пострадали от воды, нежели от огня.
После этого события магазин пал духом, так как в течение последнего месяца спрос на товары значительно упал, а магазин стал терять свой имидж.
Вечером 24 ноября 1900 года, после того как магазин только лишь успели восстановить до благоприятного вида, случился второй пожар. Его было видно за приличное расстояние от самого здания, и многие жители сбежались посмотреть на событие таких масштабов. Вокруг все полыхало огнем, и сердце Москвы окрасилось в ярко - красный и оранжевый цвета, это было видно из окон многих домов.
После этого пожара было решено построить новое здание (по проекту В.Г.Шухова): новое здание – новые возможности. Во вновь открывшемся магазине все было в первый раз в магазине такого рода: комната ожидания, электрические лифты, справочная. «Мюръ и Мерлизъ» продолжали держать марку. Сегодня в этом здании находится Центральный универсальный магазин.
Усадьба Салтычихи

На пересечении Большой Лубянки и Кузнецкого Моста в доме №22/24 в 18 веке находилась усадьба Дарьи Салтыковой. Усадьба охранялась огромными голодными псами, под стать своей хозяйке – злой и завистливой женщине. Долгое время преступления, совершаемые этой женщиной, были безнаказанны, так как она принадлежала к древнему дворянскому роду и не скупилась на подарки, но только что вступившая на престол Екатерина II не осталась равнодушной к жалобам крепостных. Екатерина Великая сказала, что Салтыкова не имеет право называться женщиной, она или урод рода человеческого, или мужчина. Дарья Салтыкова была приговорена к лишению дворянского звания, она должна была простоять, прикованной к столбу с надписью «мучительница и душегубица», а также приговорена к пожизненному заключению в подземной одиночной камере. Салтычиха провела в заключении 23 года до самой смерти.
Сейчас на месте дома Д.Н.Салтыковой находится здание приемной ФСБ.

Облик города – отражение людей, которые в нем живут. Меняются времена, политические строи, архитектурные стили, на смену лошадям приходят автомобили и автострады. Город-мегаполис вынужден адаптироваться ко всем этим условиям и соответствовать современному темпу жизни. Некоторым городам везет. Там удается найти компромисс между модернизацией и сохранением исторической застройки.

Но бывает и по-другому. Новая идеология, власть, исторические изменения подобно стихии, разрушают все на своем пути, оставляя от былых шедевров только черно-белые фотографии. Утраченные памятники, здания, целая история великого города, которая исчезла вместе с ними. Сегодня в рубрике «Неизведанная Россия» Екатерина Лайтер покажет вам непривычную и неизвестную Москву.

Сухаревская башня

О Сухаревской башне сейчас напоминает только Сухаревская площадь. Сама площадь получила название как раз таки от башни. Башня была построена в 1692-1695 годах по указанию Петра I. Это было грандиозное сооружение, особенно для Москвы того времени. Высота башни составляла 60 метров, ее даже называли невестой колокольни Ивана Великого. А еще Сухаревскую башню называли башней колдуна. Дело в том, что на ее верхнем этаже находилась астрономическая обсерватория. Она была организована Яковом Брюсом, химиком, инженером и астрономом. Вокруг личности Брюса ходило много легенд, современники считали его чернокнижником. Сухаревская башня была символом столицы.

Но в 1933 году было принято решение о сносе Сухаревской башни с целью расширения движения. Для интеллигенции того времени это было трагедией. Представьте себе, если бы вдруг объявили о сносе Храма Василия Блаженного (а ведь его тоже хотели снести). Деятели культуры пытались спасти башню и даже написали письмо И.В. Сталину. Но вождь пролетариата ответил так: «Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня…”. В июне 1934 года башню полностью разобрали, а площадь переименовали в Колхозную.

Стены Китай-города

Китай-город и Кремль – самые древние районы Москвы. Отсюда Москва началась. Китайгородскую стену заложили в 1535 году при Елене Глинской, матери Ивана Грозного. Это было фортификационное сооружение, длиной чуть более 2,5 км, толщина стен составляла 6 метров. Также были возведены 12 башен и четверо ворот. Стена неоднократно перестраивалась. В 18 веке она утратила свое оборонительное значение. В 19 веке было сделано несколько проломных ворот, а в 1871 году соорудили Третьяковский проезд.

В 1934 году Китайгородская стена была практически полностью снесена. Уцелел только участок стены на площади Революции и элемент фундамента Варварской башни в подземном переходе станции метро «Китай-город». В 1995-2000 гг. были воссозданы некоторые снесённые элементы стены. Так в 1995 году восстановили Воскресенские ворота, ведущие на Красную площадь. В 1997 году заново отстроили участок стены вдоль Театральной площади с Круглой башней, а в 2000 году – участок, примыкающий к арке Третьяковского проезда.

Военторг

Здание Военторга располагалось на улице Воздвиженке, дом 10. Его построили в 1910-1913 гг. по заказу Экономического общества офицеров Московского военного округа. Это был прекрасный памятник архитектуры модерна. Внутреннее убранство здания отличалось изяществом и элегантностью. Основная лестница была облицована итальянским мрамором, стены украшала живопись. В 1935 году все это великолепие разобрали. В 2003 году правительство Москвы приняло решение о сносе здания Военторга. Как и при И.В. Сталине протесты общества не смогли изменить принятого властями решения. Военторг был снесен, а на его месте построили торгово-офисный центр.

Ансамбль Кадашевской набережной

Замоскворечью, конечно, повезло больше, чем другим районам Москвы. Многие архитектурные памятники здесь сохранены. Но, к сожалению, и тут есть исключения. Кадашевская набережная застраивалась при Екатерине II. Ее архитектура была уникальной для Москвы. Здесь находились старинные двухэтажные дома с арками. В 1994 году по распоряжению Ю.М. Лужкова были снесены дома, памятники культуры «Кадашевская набережная»: № 12, 16, 18 и 30.

Страстной монастырь

Пушкинская площадь (до 1937 г. Страстная) – излюбленное место встреч москвичей. Здесь находится знаменитый памятник А. С.Пушкину работы А. М. Опекушина. Здесь же располагается здание бывшего кинотеатра «Россия». Но знаете ли вы, что раньше на этом месте стоял женский Страстной монастырь? Он был основан царем Алексеем Михайловичем в 1654 году вокруг уже существующего пятиглавого храма. Название свое монастырь получил в честь Страстной иконы Божией Матери.

В середине 1770-х годов Страстной монастырь практически полностью сгорел. Екатерина II издала указ о его восстановлении. В 1855 году по проекту архитектора М. Д. Быковского построили новую увенчанную шатром колокольню. Вокруг обители были разбиты красивые цветники. Монастырь славился на всю Москву чудесным пением монахинь. После революции монастырь закрыли, а в его помещениях разместили антирелигиозный музей Союза безбожников СССР. В 1937 году Страстной монастырь снесли.

Дом Фамусова

Совсем рядом со Страстным монастырем находился дом, в котором в начале 19 века жила семья Марии Ивановны Римской-Корсаковой. Этот дом назывался среди москвичей «дом Фамусова». Дело в том, что кузина А. С. Грибоедова была замужем за сыном М. И. Римской-Корсаковой. Считается, что в «Горе от ума» А. С. Грибоедов описал окружение Марии Ивановны и устраиваемые ей балы. А. С. Грибоедов и А. С. Пушкин не раз бывали в этом доме.

В середине 19 века дом был превращен в Строгановское училище. В Советское время здесь находился Коммунистический университет Востока. В 1927 г. рядом с домом построили здание газеты «Известия». Со временем рабочего места для сотрудников газеты стало не хватать. И тогда не было придумано ничего лучше, чем расширить площадь за счет сноса бесценного памятника. И снова были общественные протесты. И снова их никто не услышал. Дом Фамусова снесли в 1967 году.

Чудов монастырь

Кремль до начала 20 века выглядел по-другому, не так, как сейчас. После революции на территории Кремля было разрушено 17 церквей. Все они являлись уникальными памятниками. Среди них был и Чудов монастырь. Его строительство начал митрополит Московский Алексий, излечивший от слепоты жену ордынского хана. В благодарность за это чудо-митрополиту было даровано место для строительства храма. Первую церковь воздвигли в 1365 году. В 1503 году вместо древней церкви построили новый храм.

Во второй половине 18 века к храму было пристроено крыльцо с башенками в готическом стиле. Во время Отечественной войны 1812 года храм был захвачен французами, и в нем находился штаб наполеоновской армии. В монастыре по традиции крестили царских детей. Здесь были крещены дети Ивана Грозного, Петр I, Александр II. В стенах монастыря погребали представителей самых знатных московских родов. Революция 1917 года принесла монастырю погибель. В 1929 году древний храм, чудо московского зодчества, был уничтожен.

Дом Анненковых

Существует мнение, что дом Анненковых спроектировал В. И. Баженов. Однако есть и другие обстоятельства, сделавшие этот дом знаменитым и ценным для москвичей. Дом Анненковых связан с романтической историей любви декабриста И. А. Анненкова и француженки Полины Гебель. Эта история положена в основу романа А. Дюма «Учитель фехтования» и одной из сюжетных линий фильма «Звезда пленительного счастья». Дом Анненковых, расположенный на улице Петровке, принадлежал дочери генерал-губернатора Сибири, в замужестве А. И. Анненковой. Она была невероятно богата и обладала властным и жестким характером. В ее доме жили более ста слуг, готовых выполнять все прихоти барыни. Гардероб А. И. Аненковой насчитывал 5000 платьев.

Ее сын, будущий декабрист И. А. Анненков, провел свои детские и юношеские годы в доме на Петровке. В 1825 г. он познакомился с Полиной Гебель, служившей приказчицей в магазине на Кузнецком мосту. Она часто бывала в доме Анненковых и оставила воспоминания о нем. После восстания декабристов Полина Гебель последовала за И. А. Анненковым в Сибирь, где они наконец обвенчались. Что касается дома, то в 1837 г. разорившаяся А. И. Анненкова продала его Михалковым. Михалковы превратили его в доходный дом и владели им до самой революции 1917 года. Здесь размещались кафе, магазины, кинотеатр, которые посещали знаменитые писатели и певцы. В 1946 году при реконструкции Петровки дом Анненковых был снесен.

В Нижнем Новгороде на улице Большой Печерской находится дом №16, некогда принадлежавший декабристу Ивану Александровичу Анненкову. Его женой была Прасковья Егоровна, урожденная француженка-аристократка Полина Гебль. Это архитектурное сооружение является настоящим достоянием нашего города. Дом особо примечателен тем, что супруги Анненковы провели там последние годы жизни.

Полина родилась в аристократической семье в замке Шампаньи в Лотарингии. Положение ее семьи было бедственным, так как ее отец, монархист по убеждениям, был лишен всех материальных и социальных привилегий. Правда, в 1802 году по рекомендациям друзей он был принят в наполеоновскую армию в чине полковника, что позволило семье прожить несколько лет в достатке. Но продлилось это недолго, вскоре отец Полины погиб в Испании. В её мемуарах, касающихся этого периода, есть интересная запись. Однажды, вскоре после гибели отца, близ Нанси она увидела Наполеона, который собирался сесть в карету. Полина решительно подошла к императору, сказала, что осталась сиротой и просила его о помощи. Кто знает, прошение ли матери Полины, оставшейся после гибели мужа без средств, с двумя детьми на руках, или её собственное обращение к императору решило судьбу семьи, но они получили единовременное пособие, а затем и пенсию. На эти деньги их семья жила до тех пор, пока к власти во Франции не вернулись Бурбоны. Выплата пенсии была прекращена, и они опять остались без средств. Полине и её сестре пришлось зарабатывать на жизнь рукоделием. Когда же ей исполнилось семнадцать лет, она поступила продавщицей в модный дом в Париже. В 1823 году Полина приняла предложение торгового дома "Дюманси" и поехала работать в Россию.

Модный дом "Дюманси", в котором работала Полина, находился рядом с домом Анны Ивановны Анненковой, обожавшей делать покупки. Она часто бывала в этом магазине. Почтительный сын не отказывался сопровождать свою мать, он часто встречал там Полину, и они беседовали.

Ивана Александровича поразила открытость, душевная доброта, живой ум и утонченность Полины. Через несколько месяцев он признался ей в чувствах и попросил руки и сердца. Но его мать была против такого неравного брака, а венчаться тайно Полина Гебль не согласилась. Тем не менее, они жили вместе и не собирались разрывать отношения.

После декабрьских событий 1825 года в Петербурге Анненков был арестован. В это время француженка ждала ребенка и не могла последовать за ним, но сразу же после рождения дочери, она оставила ее у матери возлюбленного, а сама отправилась в Петербург.

Подкупив тюремных охранников, она навещала его раз в неделю, тайно приносила теплую домашнюю еду и вино. Вскоре декабристов отправили в ссылку в Читу, а их женам разрешили следовать за ними. Но Полина не была женой Анненкова и не имела права отправиться за возлюбленным. Ей пришлось добиться личной встречи с императором Николаем I и подать ему прошение. Николай, тронутый ее искренностью и большой любовью к Ивану Александровичу, позволил Полине Гебль следовать за декабристом. Почти не имея средств и не зная русского языка, она отправилась в Сибирь.

Мать Анненкова приняла ее после столь отверженного поступка, и в ссылке они венчались, ее окрестили Прасковьей Егоровной. Лишь на время свадьбы с Анненкова сняли кандалы.

В Сибири Анненковы прожили 30 лет, там она учила жен декабристов вести хозяйство, готовить, шить, с трепетом ждала встреч с мужем. Затем Анненков был помилован, и им разрешалось уехать из места ссылки в другой город, за исключением Петербурга и Москвы. С самого начала у Ивана Александровича зародилась мысль поселиться в Нижнем Новгороде, где в то время губернатором был декабрист Александр Николаевич Муравьев. Анненков был уважаемым человеком в Нижнем Новгороде и по приезде он поступил на службу при губернаторе, а Прасковья Егоровна занималась общественной деятельностью. Они имели шесть детей и жили в ладу, благодаря мягкому характеру и французскому воспитанию Прасковьи. До конца дней верная жена носила браслет, отлитый из кандалов мужа, в память о преданной любви. Супруги были похоронены на Крестовоздвиженском кладбище, ныне не существующем.

Анастасия Скосарева, 9А

Никита Кирсанов. "Семья декабриста И.А. Анненкова" (часть 1).

Анненковы - старинный дворянский род, ведущий свои истоки к XV веку. К середине XVIII века у Никанора Ивановича Анненкова, деда будущего декабриста, были владения с тысячами крепостных крестьян в Нижегородской, Симбирской и Пензенской губерниях. После смерти Н.И. Анненкова земли были разделены между тремя его сыновьями: Николаем (1764-28.03.1839), Аркадием (ск. 29.07.1797) и Александром. Младший Александр стал наследником нижегородских поместий: Пузской слободы в Лукояновском уезде, села Вазьян, деревень Озерки, Большая Печёрка, Неледино в Арзамасском уезде (ныне Вадский и Шатковский районы), деревни Борцово в Нижегородском уезде (ныне Дальнеконстантиновский район).

Александр Никанорович, отец декабриста, капитан лейб-гвардии Преображенского полка, выйдя в отставку, жил в Нижнем Новгороде и служил советником Нижегородской гражданской палаты. В дальнейшем он переехал в Москву, где и умер в 1803 г.

Неизвестный художник. Портрет Александра Никаноровича Анненкова. Начало 1800-х гг.

Мать Ивана Александровича, Анна Ивановна, была дочерью иркутского генерал-губернатора И.В. Якобия. После смерти отца и мужа, она стала наследницей огромного состояния в пять тысяч крепостных крестьян, земельных угодий в пяти губерниях России и двух каменных домов в Москве.

Названный в честь деда по материнской линии, Иван Александрович Анненков родился 5 марта 1802 г. Он получил традиционное домашнее образование, а в 1817-1819 гг. посещал лекции в Московском университете (курса не окончил). По сдаче экзамена при Главном штабе, 10 августа 1819 г. поступил юнкером в службу в Кавалергардский полк.

Немногословный, несколько медлительный, близорукий, но прямодушный и знающий цену словам и обещаниям, И.А. Анненков быстро приобрёл друзей в полку, среди которых было и немало будущих декабристов: П.Н. Свистунов, А.М. Муравьёв, Ф.Ф. Вадковский... Член же Южного тайного общества А.В. Поджио, вообще жил в его доме.

1 ноября 1819 г. И.А. Анненков был произведён в эстандарт-юнкеры, 21 декабря того же года - в корнеты, и, наконец, 13 марта 1823 г. был повышен в звании до поручика.

В 1824 г. Иван Александрович был принят П.И. Пестелем в Петербургский филиал Южного общества. Пользуясь полным доварием товарищей, Анненков участвовал и в деятельности Северного общества, активно обсуждая программные документы северян, но при этом оставаясь ярым приверженцем "Русской правды" П.И. Пестеля.

В декабрьском вооружённом восстании И.А. Анненкову отводилась немаловажная роль: он должен был привести гвардейский Кавалергардский полк на Сенатскую площадь. За два дня до восстания, Анненков доложил начальнику штаба заговорщиков Е.П. Оболенскому, что кавалергарды не готовы к выступлению и вряд ли он их сможет убедить поддрежать восставшие полки. Так и получилось. Анненков был на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., но, увы, по противоположную сторону от своих товарищей. Его взвод прикрывал орудия бригады полковника Неслуховского, который "забыл" взять на площадь боевые заряды.

После разгрома восстания на Сенатской площади, названный на допросе кем-то из декабристов, И.А. Анненков был арестован в казармах полка. Поначалу ему удалось скрывать свою принадлежность к восставшим, но из показаний В.С. Толстого и М.И. Муравьёва-Апостола, стала известна роль Анненкова в тайном обществе. Он был осуждён по II разряду к 20 годам каторги, лишению чинов и дворянства, и к пожизненному поселению в Сибири. Позже, в результате конфирмации, срок каторги был сокращён до 15 лет. 10 октября 1826 г., закованным в кандалы, Анненков отправляется в Сибирь (приметы: рост 2 аршина 7 7/8 вершков, "лицо белое, продолговатое, глаза голубые, близорук, нос длинный, широковат, волосы на голове и бровях тёмно-русые").

За полгода до восстания Иван Александрович знакомится с дочерью наполеоновского офицера - Жанеттой Поль (р. 9 июня 1800 г.), приехавшей в Москву под вымышленным именем Полина (Паулина) Гёбль в качестве модистки на работу в торговый дом Дюманси. Летом молодые люди встретились на ярмарке в Пензе. Иван Александрович прибыл туда "ремонтером" - заниматься закупкой лошадей для полка. Полина приехала вместе с магазином Дюманси. В Симбирской, Пензенской и Нижегородской губерниях у Анненковых были имения, и молодые, под видом объезда их совершили краткое путешествие. В одной из своих деревень, Иван Александрович договорился со священником и нашёл свидетелей, чтобы обвенчаться с Полиной, но она, боясь гнева Анны Ивановны, отказалась от обряда. Позже, в своих воспоминаниях, Полина напишет: "Иван Александрович не переставал меня преследовать и настоятельно требовал обещания выйти за него замуж, но я желала, чтобы он предварительно выхлопотал на женитьбу согласие своей матери, что было весьма нелегко сделать, так как мать его была известна как женщина в высшей степени надменная, гордая и совершенно бессердечная. Вся Москва знала Анну Ивановну Анненкову, окружённую постоянно необыкновенною, сказочною пышностью... Французы мне рассказывали про неё. И те, которые принимали во мне участие, были уверены, что эта недоступная, спесивая женщина восстанет против брака своего сына с бедною девушкою". Вспыхнувшая страсть, переходит в глубокое чувство. В Москву они вернулись в ноябре 1825 г.

14-е декабря перевернуло все их планы и мечты. Иван Александрович арестован и заключён в Петропавловскую крепость, а Полина осталась одна, без средств, ждущей ребёнка. 11 апреля 1826 г. родилась девочка, которую назвали Сашенькой.

Жизнь вынудила её обратиться к матери Анненкова. Анна Ивановна холодно встретила молодую француженку. Не её просьбу организовать побег сыну, она наотрез отказала: "Он должен покориться судьбе", - заявила "Якобиха" (так называли её между собой москвичи) безапелляционно. Узнав, что Полина хочет ехать за сыном в Сибирь, она принялась её отговаривать, но та была непреклонна. Денег, однако, Полине дала.

Эдмон Пьер Мартен. Портрет Анны Ивановны Анненковой. 1820-е гг.

Гёбль борется за своё счастье. Она едет в Вязьму, где проходили маневры войск под личным наблюдением Николая I и с большим трудом получает разрешение отправиться вслед за женихом. В Москве у Анны Ивановны, Полина оставляет маленькую Сашеньку. Безумно тягостно было расставание с дочерью, но везти её в Сибирь, было ещё большим безумием. К тому же жёнам декабристов, следующих за своими мужьями в Сибирь, категорически запрещалось брать с собой детей. Расставаясь, Полина даже не могла представить, что встретятся они только через 24 года, в 1850-м. Александра Ивановна Теплова, приедет с детьми в Тобольск и Иван Александрович Анненков впервые там увидит свою старшую дочь.

Почти без средств, не зная русского языка, которого она до конца дней своих так и не выучила, Полина Гёбль добирается до Читы. Там в деревянной Михайло-Архангельской церкви, сохранившейся до наших дней, она венчается с Иваном Александровичем. Только на время венчания с жениха сняли кандалы.

Все годы каторги, Прасковья Егоровна, так она стала официально именоваться после венчания, жила рядом с тюремным острогом, а с 1836 года жила с Иваном Александровичем на поселении, вначале в селе Бельском Иркутской губернии, а затем в Туринске и Тобольске, стойко перенося все тяготы и невзгоды.

В 1830 г. декабристов перевели из Читы в Петровский завод. Жёны выехали раньше, чтобы обжить новое место. Прасковья Егоровна проделала этот путь вместе с детьми - полуторогодовалой Аннушкой (16.03.1829-16.06.1833) и трёхмесячной малышкой Оленькой (р. 19.05.1830), которая сильно хворала. "Мудрено тебе вообразить, - писал И.И. Пущин Н.А. Бестужеву в сентябре 1854 г. из Ялуторовска, - что Оленька, которую грудным ребёнком везли из Читы в Петровское, теперь женщина 24 лет - очень милая и добрая".

Тёплое и заботливое отношение друзей родителей, сопровождало Оленьку Анненкову на всём трудном пути её детства. Она помнила и тюрьму, и суровую жизнь в Бельском - первые два года после выхода из каторги на поселение. Больше возможностей открылось перед девочкой после переезда родителей в Западную Сибирь, в Туринск. "Дочь их (Анненковых. - Н.К.), прелестное девятилетнее дитя почти ежедневно приходит к нам брать у меня урок музыки, а у матушки - французского языка. Она такая кроткая и приветливая, такая рассудительная, что видеть её и заниматься с нею - одно удовольствие", - писала Камилла Петровна Ивашева родственникам.

С 1839 г. И.А. Анненкову было разрешено служить канцеляристом четвёртого разряда в земском суде, а в 1841 г. семья переехала в Тобольск. Сыновья Анненковых Иван (8.11.1835-1886) и Николай (15.12.1838-29.08.1870) учились здесь в гимназии, дочери Ольга и Наталья (28.06.1842-1894) получали домашнее образование. Ольга сдружилась с Машей Францевой, дочерью близкого знакомого декабристов чиновника Д.И. Францева, и вместе с нею помогала старшим в делах женских ланкастерских училищ. Сдержанная и отзывчивая девушка пользовалась доверием и старших женщин, особенно сблизилась она с Натальей Дмитриевной Фонвизиной, женой декабриста М.А. Фонвизина.

Ольге Ивановне не исполнилось ещё двадцати лет, когда в январе 1850 г. в Тобольск привезли под конвоем петрашевцев. Вместе со своей матерью и Н.Д. Фонвизиной она оказалась в числе тех, кто поддержал Ф.М. Достоевского в первые дни сибирской неволи. Об этой поддержке Фёдор Михайлович сообщал брату в первом после каторги письме: "Скажу только, что участие, живейшая симпатия почти целым счастьем наградили нас. Ссыльные старого времени (т.е. не они, а жёны их) заботились об нас как о родне. Что за чудные души, испытанные 25-летним горем и самоотвержением. Мы видели их мельком, ибо нас держали строго. Но они присылалми нам пищу, одежду, утешали и ободряли нас. Я, поехавший налегке, не взывши даже своего платья, раскаялся в этом... мне даже прислали платья". И позднее - ещё об этом: "При вступлении в острог у меня было несколько денег, в руках с собой было немного, из опасения, чтоб не отобрали, но на всякий случай было спрятано, то есть заклеено, в переплёте Евангелия, которое можно было нести в острог, несколько рублей. Эту книгу, с заклеенными в ней деньгами, подарили мне ещё в Тобольске те, которые тоже страдали в ссылке и считали время её уже десятилетиями и которые во всяком несчастном уже давно привыкли видеть брата".

Известно, что Достоевский хранил это Евангелие всю жизнь, читал в день смерти и передал сыну. Рассказывая о последних часах мужа, Анна Григорьевна Достоевская называла в своих воспоминаниях Ольгу Ивановну Анненкову и её мать в числе тех, с кем виделся Фёдор Михайлович в Тобольске.

"Я всегда буду помнить, что с самого прибытия моего в Сибирь, вы и всё превосходное семейство ваше брали и во мне, и в товарищах моих по несчастью полное и искреннее участие. Я не могу вспомнить об этом без особенного, утешительного чувства и, кажется, никогда не забуду", - так писал Фёдор Михайлович старшей Анненковой в октябре 1855 г. из Семипалатинска.

Жизнь самих Анненковых в тобольской ссылке была далеко не безмятежна, хотя внешне достаточно благополучна по сравнению с их первым сибирским десятилетием. Старший сын Владимир (18 или 28.10.1831-27.10.1898) в 1850 г. поступил на гражданскую службу. Потихоньку наблюдался карьерный рост и у самого Ивана Александровича. Но вскоре после прибытия петрашевцев, они пережили волнения и неприятности. Связано это было с поездкой Ольги в Ялуторовск, когда власти заставили их остро ощутить бесправное положение даже второго поколения в семьях декабристов. К этому времени И.А. Анненков занимал должность коллежского регистратора и исполнял должность заместителя тобольского приказа о ссыльных. 23 сентября 1850 г. ему был вручен пакет от тобольского гражданского губернатора К.Ф. Энгельке под грифом "секретно":

"Милостивый Государь, Иван Александрович! Приложенное при сем письмо к Вашей дочери, Ольге Ивановне, покорнейше прошу вручить ей и принять уверение в моём совершенном почтении.

Карл Энгельке".

"Милостивая Государыня Ольга Ивановна! По предписанию Его Сиятельства, г. генерал-губернатора Западной Сибири, покорнейши прошу отозваться мне: на каком основании Вы изволили отлучаться из Тобольска в Ялуторовск, не спросив на это разрешения начальства и, как только такое разрешение даётся только по особенно уважительным причинам, то с какою целью эта поездка предпринята была Вами и с кем именно?

Ответ Ваш не угодно ли будет доставить ко мне с надписью секретно, в собственные руки.

Примите милостивая государыня уверение в моём к Вам почтении.

Карл Энгельке".

Вежливость Энгельке не скрывала полицейского характера вопроса. Ольга Анненкова не ответила губернатору. Вместо неё ответил отец. Он сухо объяснил, что ознакомился с письмом к дочери и не передал его. "Дочь моя не могла бы сама собою без моего пособия отвечать на вопросы Вашего Превосходительства потому, что не поняла бы официального слога Вашего письма и причин, по которым местное Начальство признаёт нужным лишать её свободы, предоставленной всем и на основании общих законоположений. Чтоб сделать их понятными для неё, понадобилось бы объяснять ей моё положение и коснуться нескольких политических событий, имевших влияние на мою жизнь, которые, к несчастью, отражаются теперь и на ней, невинной жертве, что я желал всегда избегнуть... Она отлучилась из Тобольска для прогулки с дозволения своей матери, ездила в Ялуторовск без всякой политической цели, могу Вас уверить в том, единственно для развлечения, в обществе г-ж Муравьёвой (жены декабриста А.М. Муравьёва. - Н.К.) и Фон-Визиной, которые пригласили её с собою".

Тобольская и Ялуторовская колонии декабристов, связанные теснейшими дружескими узами, постоянно сообщались между собою, используя неофициальные каналы для передачи писем, книг, посылок. Для властей поездка трёх женщин была не только нарушением режима ссыльных, но и нежелательным контактом с ялуторовскими декабристами. Разумеется, Ольга участвовала в этом, как и в посещении петрашевцев в тюрьме, с полным осознанием всех обстоятельств.

Вскоре выяснилось, что генерал-губернатор Западной Сибири князь П.Д. Горчаков донёс в Петербург о поездке в Ялуторовск. В начале 1850 г. Наталья Дмитриевна Фонвизина обратилась к Горчакову с просьбой о смягчении положения петрашевцев Достоевского и С.Ф. Дурова; она надеялась тогда ещё на добрые отношения, сложившиеся ранее у Фонвизиных с семьёй генерал-губернатора (жена его приходилась Фонвизиной родственницей). Но тут разыгралась история с делом о наследстве, решённым советником Тобольского губернского правления Д.И. Францевым не в пользу князя. В этом процессе Горчаков выступал против собственных дочерей, которые, потеряв недавно мать, сохраняли тёплые отношения с Натальей Дмитриевной. Раздажённый генерал-губернатор занял сугубо официальную позицию в отношении тобольских декабристов.

"Вследствии отношения к г-ну шефу Корпуса жандармов г. генерал-губернатору Западной Сибири, - писал в ноябре 1850 г. Энгельке, обращаясь снова к И.А. Анненкову, - которым он доводил до сведения графа Орлова (шефа жандармов. - Н.К.) о поездке г-ж Фон-Визиной, Муравьёвой и Вашей дочери Ольги в Ялуторовск, г. управляющий III-им отделением собственной его величества канцелярии, от 12 минувшего октября за № 2087, сообщил его сиятельству князю Петру Дмитриевичу (Горчакову. - Н.К.), что обстоятельство это за отсутствием графа Алексея Фёдоровича (Орлова. - Н.К.) предоставлено было на усмотрение г. военного министра, и его светлость, признав Фон-Визину, Муравьёву и Вашу дочь виноватыми в самовольной отлучке с места жительства, изволили приказать сделать им за их неуместный поступок строгое внушение.

Будучи сам поставлен в известность предписанием г. генерал-губернатора от 5 сего ноября за № 136, я покорнейши прошу Вас объявить о таком отзыве г. военного министра дочери Вашей и об исполнении мне письменно донести".

Эдмон Пьер Мартен. Портрет Ивана Варфоломеевича Якобия. 1820-е гг.

Наверху сочли усердие Горчакова излишними и ограничились внушением. Но генерал-губернатор и тобольский полицмейстер не унялись и продолжали ещё некоторое время изводить тобольскую колонию ограничениями и придирками. "Теперь ты знаешь уже, что ялуторовская поездка произвела кутерьму, которая имела важные для всех нас последствия, так что вызвала меня на крайние меры, - писала Н.Д. Фонвизина ялуторовскому протоиерею С.Я. Знаменскому. - Но князь не унялся, несмотря на уведомление моё, что просила и жду правил из Петербурга, он собрал откуда-то и присочинил свои правила, где называет нас жёнами государственных преступников и ещё ссыльнокаторжных, тогда как недавно, по предписанию из Петербурга, с наших брали подписки, чтобы им не называться так, а состоящими под надзором полиции для неслужащих, а для служащих по чину или месту, занимаемому в службе, вследствие чего и сам князь в предписании губернатору о запрещении мне ехать на воды величает меня супругою состоящего под надзором полиции. Эту бумагу его с прочими документами я отправила к графу Орлову. Теперь вздумал браниться, я думаю, для того и правила выдал, чтобы при чтении их полицмейстер бранил нас в глаза. Я не допустила его себе читать, именно потому, что ожидала какого-нибудь ответа на моё послание в С.-Петербург. Но что всего милее, хотели с нас брать подписки, что будем исполнять по правилам; а полицмейстер - ужасная дрянь, так настроен, что следит всюду, а за город и выпускать нас не велено". Такова была обстановка в Тобольске в ноябре 1850 года...

Конфликт с генерал-губернатором исключил возможность существенно повлиять через высшую местную власть на положение петрашевцев, находящихся в Омске. Оставался путь конкретной повседневной помощи и опеки, на который и стали семьи декабристов и их друзья. Для Ольги Анненковой вскоре появилась возможность подключиться к этому непосредственно в Омске.

В марте 1851 г. Ольга Ивановна и Фонвизина читали "Бедных людей" Достоевского. Книгу прислал Наталье Дмитриевне С.Я. Знаменский. Так продолжалось знакомство, начавшееся в тобольской пересыльной тюрьме. В это время все уже знали о предстоящем, в связи с замужеством, переезде всеобщей любимицы - Оленьки. "После пасхи ожидаю опять новобрачных: Оленька Анненкова выходит замуж за омского инженерного офицера Иванова, после свадьбы обещают заехать в дом Бронникова, а хозяину дома это и любо", - писал И.И. Пущин Г.С. Батенькову 5 марта 1851 г.

Константин Иванович Иванов (1822-2.04.1887), муж О.И. Анненковой, был однокашником Ф.М. Достоевского по инженерному корпусу; он закончил в 1844 г. (на год позже писателя) нижний офицерский класс с чином прапорщика и был направлен в полевые инженеры. Учась на смежных курсах, они, разумеется, были знакомы. Да и пишет Достоевский о нём брату Михаилу в первом после каторги письме как о знакомом.

Фраза в "Записках из Мёртвого дома" о служивших "в том городе" знакомых и "давнишних школьных товарищах" автора, с которыми он возобновил "сношения", имеет прямое отношение к Иванову.

Когда Достоевского привезли в Омск, Иванов, военный инженер в чине подпоручика, служил там адъютантом генерал-майора Бориславского - начальника инженеров Сибирского отдельного корпуса.

В журналах (протоколах) Совета Главного Управления Западной Сибири, содержится ряд документов, позволяющих представить характер службы Константина Ивановича. Его нередко командировали в другие города Западной Сибири в связи со строительством или ремонтом казённых зданий военного ведомства, для инспектирования, разработки строительных смет и пр. Предоставляемые им рапорты содержали конкретные технические предложения по строительству и ремонту, в которых сочеталась хорошая профессиональная подготовка с чётким и безупречно честным (злоупотреблений в этой области в Сибири, впрочем, как и сейчас, было немало) подходом к делу.

Частые и длительные поездки, особенно в Тобольск, сделали возможным знакомство Константина Ивановича с декабристами. Молодой инженер органично вошёл в их круг. Об этом свидетельствуют, в частности, его контакты с И.И. Пущиным. Он бывал у Пущина в Ялуторовске и без Ольги Ивановны, а уехав из Сибири, переписывался с Иваном Ивановичем: "Опять пришла почта, принесла одно только письмо от Константина Ивановича из Кронштадта... Кронштадт Иванов укрепляет неутомимо - говорит, что три месяца работает как никогда. Иногда едва успевает пообедать". Сохранились письма К.И. Иванова к декабристу П.Н. Свистунову 1857 года, наполненные заботами декабристской "артели", связями вернувшихся из Сибири семей ссыльных.

В ведении начальника инженерной команды Бориславского состояли и арестантские работы. В качестве его адъютанта Константин Иванович мог в некоторой степени влиять на выбор работ, в которые назначили Достоевского и Дурова, а в исключительных случаях даже организовать их встречи вне острога под предлогом фиктивных поручений. Именно так была устроена встреча Фёдора Михайловича с Евгением Ивановичем Якушкиным - сыном декабриста И.Д. Якушкина, приехавшим в Сибирь по делам Межевого корпуса, где он служил. В Омске младший Якушкин остановился у К.И. Иванова. Достоевского на другой же день привёл конвойный чистить снег во дворе казённого дома, где жили Ивановы. "Снега, конечно, он не чистил, а всё утро провёл со мной, - писал много лет спустя об этой встрече Е.И. Якушкин. - Помню, что на меня страшно грустное впечатление произвёл вид вошедшего в комнату Достоевского в арестантском платье, в оковах, с исхудалым лицом, носившем следы сильной болезни. Есть известные положения, в которых люди сходятся тот час же. Через несколько минут мы говорили, как старые знакомые. Говорили о том, что делается в России, о текущей русской литературе. Он расспрашивал о некоторых вновь появившихся писателях, говорил о своём тяжёлом положении в арестантских ротах. Тут же написал он письмо брату, которое я и доставил по возвращении моём в Петербург".

Рассказывая в "Записках из Мёртвого дома" о том, как он вместе с поляком Богуславским ходили в течение трёх месяцев из острога в инженерную канцелярию в качестве писарей, Фёдор Михайлович заметил: "Из инженеров были люди (из них особенно один), очень нам симпатизировавшие". 22 февраля 1854 г. Достоевский написал своему брату слова, которые могут служить ключом к оценке омских контактов писателя. Это связано с именем Константина Ивановича: "Если б не нашёл здесь людей, я бы погиб совершенно. К.И. Иванов был мне как брат родной. Он сделал для меня всё, что мог. Я должен ему деньги. Если он будет в Петербурге, благодари его. Я должен ему рублей 25 серебром. Но чем заплатить за то радушие, всегдашнюю готовность исполнить всякую просьбу, внимание и заботливость как о родном брате. И не один он! Брат, на свете очень много благородных людей". Последняя пылкая фраза в устах человека глубокого и замкнутого, отнюдь не склонного к восторженным излияниям, написанная через неделю после выхода из каторжной тюрьмы - поистине знаменательна.